Иванов Б.А.

Некоторые черты
отечественного исторического непаловедения

По моему глубокому убеждению, которое я и попытаюсь обосновать в этой небольшой статье, вклад непаловедения в развитие отечественной востоковедной науки непропорционален ни размерам Непала, ни древности непальской истории, ни даже богатству культурного наследия непальского народа. И дело, конечно же, не в особых качествах немногочисленных отечественных непалистов, хотя увлеченность страной изучения у них, по-моему, выше среднего для исторической науки уровня. История и география поставили в непальских Гималаях эксперимент по сохранению до наших дней живого, способного к спонтанному развитию традиционного общества, причем в своей культуре и социальной практике это общество (точнее, общества) демонстрирует и органичное восприятие мощных культурных импульсов своих великих соседей, и Неповторимость оригинального социокультурного организма. Такой благодарный для историка материал не может не подталкивать к сопоставлениям, не порождать новых идей и не предоставлять возможности для аргументирования смелых концепций.

Мои рассуждения о стимулирующей роли изучения Непала отечественными историками для осмысления закономерностей развития стран Востока ограниченны, впрочем, как минимум в трех аспектах:
— работы описательного характера, сами по себе очень важные, иногда пионерские, весьма часто содержащие побуждающие к размышлению частные выводы, остаются за рамками моего "эссе". В качестве примера прекрасно подходят статьи В. Н. Мазуриной*, вводящей в научный оборот богатый этнографический материал непальских Гималаев (в том числе из коллекции МАЭ РАН), ряд наблюдений которой, безусловно, стимулируют исследователей традиционных обществ Южной Азии;
— не беру на себя смелость рассуждать об исследованиях искусствоведческого (Э. В. Ганевская, И. Ф. Муриан), литературоведческого (Л. А. Аганина, К. Шрештха), музыковедческого (Т. Е. Морозова) и географического (Д. Н. Костинский) характера. В общем, их стадиальные оценки звучат в унисон с выводами историков, а корреляция типологических еще впереди и может принести чрезвычайно интересные результаты. Лингвистические работы Н. И. Королева, например, подтолкнули автора к выделению этапов раннего этногенеза народов Непала и помогли аргументировать различия типов феодализма в регионе;
— наконец, некоторые важные для развития исторического непаловедения работы не стали достоянием широкой общественности, хотя оказали серьезное воздействие на коллег (кроме, например, доклада Н. И. Королева о лингвистических аналогиях района Западных Гималаев в 1977 г., это, конечно, все еще не опубликованная статья безвременно ушедшей О. Н. Бобылевой об общинах Восточного Непала).

Выражение "рай для этнографов", часто применяемое к Непалу, чересчур узко и ограниченно. Непал дает неповторимую возможность сбора полевого материала, фиксации явлений в живом, органичном, естественном, работающем традиционном обществе как этнических, так и социальных и явлений культуры (архитектура, скульптура, музыка и т. д.).

Непаловедам повезло: непальская история уникальна быстрым протеканием в сжатый срок исторических процессов, растянувшихся на равнинах соседней Индии на века и тысячелетия; уникальна и сохранность источников, эти процессы описывающих; многочисленны соседствующие и взаимодействующие этнические и социальные структуры; даже закрытость страны в XIX-XX вв., режим Ранакратии, кастовый свод законов Мулуки Аин, - будучи тяжким испытанием для непальского народа, - дали непаловедам редчайшую возможность полевых исследований традиционного общества в его нетронутой архаике. Непал сразу спровоцировал в нашей стране не только огромный страноведческий интерес, но и привлек ученых возможностью наблюдать "в реальном времени" такие процессы, как:
— ускоренное складывание институтов абсолютистского государства, временами осложняющееся "забеганием вперед" (попытки буржуазно-демократических преобразований или даже "революций"); — аграрные преобразования в аутентичном феодальном обществе, направленные на внедрение товарных отношений, на трансформацию частнофеодального (в лучшем случае) владения в ячейку капиталистического предпринимательства; — деформацию и трансформацию общины как социальной — и отчасти хозяйственной — ячейки;
— сложное переплетение этнических процессов, сочетающее завершение формирования этнических общностей раннего типа и быструю консолидацию непальской народности;
— почти одновременное дозревание и утверждение феодальной кастовой структуры и начало быстрого ее распада под воздействием аграрных реформ, товаризации экономики, политико-правовых преобразований.

Даже процессы, характерные для раннефеодального общества и реконструируемые для Индостана на основе, в первую очередь, письменных источников, в Непале протекали совсем недавно (или протекают сейчас) и несравнимо достовернее отражены в многочисленных источниках различного характера.

Вовсе не случайно, что все советские и российские историки, работавшие с непальским материалом (и "пришедшие" к Непалу от других регионов, и начинавшие как непалисты), с явным вкусом и охотой ставили, опираясь на непальскую фактуру, теоретически важные вопросы, поднимали спорные проблемы и предлагали — в меру своего таланта и смелости — решения, имеющие не только прикладное непаловедческое значение. Даже чуть прикоснувшись к непальской проблематике, востоковеды находили в ней стимул для размышлений. Вспоминается, как самый, пожалуй, могучий генератор идей среди известных автору индологов Владимир Иванович Павлов увлеченно аргументировал теократическим, на его взгляд, характером власти в Непале раннефеодальный уровень южноазиатских обществ. Всерьез углубился в изучение непальской эпиграфики санскритолог Д. Н. Лелюхин, нашедший в эпиграфике периода Личчхави, в частности, компактность хронологическую и территориальную, редкую для Южной Азии.

Первым (не считая И. П. Минаева) в отечественном непаловедении — и по времени, и по количеству приоритетов — был И. Б. Редько, начинавший на целине и плодотворно трудившийся около 30 лет(2).

Илья Борисович сочетал кабинетную работу и личное знакомство с Непалом (СОД). Он первым познакомился с бурно развивавшимся европейским непаловедением 1950-х годов. Работая в творческой атмосфере ИВАНа 1950 — 1960-х годов (многие идеи его книг были рождены в общении и дискуссиях с такими гигантами индологии, как В. И. Павлов), И. Б. Редько очень активно и плодотворно анализировал процесс генезиса и трансформациисоциально-политических структур Непала, особенности эволюции правящего класса и государственных институтов Непала в XIX - XX вв. Он первым из непаловедов поставил вопрос о двойственной, во многом "компенсаторной", роли королевской власти, осуществлявшей в XX в. одновременно две функции: завершение формирования институтов абсолютистской монархии и начало буржуазных преобразований в обществе органично феодальном. Такая постановка оказалась, на мой взгляд, плодотворной и для понимания, например, причин возникновения и закономерностей эволюции режима Рана; она может быть полезной и для анализа быстрых политических изменений в Непале в 1990—2000-х годах, ждущих своих исследователей, и для изучения схожих процессов в Бутане и ряде других стран.

Привлекали внимание И. Б. Редько и активно обсуждавшиеся в мировом непаловедении (Каплан, Россер, Фюрер-Хаймендорф) темпы эволюции и пути включения локальных общинных институтов Непала в общенепальскую структуру. Он аргументированно отметил возрастающую роль местных элит в политической жизни страны (в том числе при анализе т. н. "панчаятской демократии") и прогнозировал неизбежную институциализацию изменившегося расклада политических сил.

Более узкими по проблематике, но хорошо фундированными были исследования Г. И. Яковлевым аграрных реформ второй половины XX в. и шире — эволюции аграрной структуры Непала с XVIII в. Осторожные в теоретических обобщениях, работы Г. И. Яковлева тем не менее самим структурированием материала и частными выводами намечали подходы к пониманию социальной эволюции непальского общества в новое время(3).

Наиболее полно и органично, пожалуй, сочетались в старшем — условно! — поколении отечественных историков-непаловедов склонность к теоретическим обобщениям и умение их тщательно фундировать в работах А. А. Празаускаса(4). К сожалению, его интересы довольно быстро вышли за пределы Непала. Впрочем, углубленное исследование общих проблем этносоциальных процессов в современной Азии, выросшее из непальских штудий А. А. Празаускаса, имеет для непалистов особое значение.

Несколько статей Альгиса Аугустиновича заложили, по существу, фундамент для изучения в России древней и средневековой истории Непала, причем как политической и социально-экономической, так и эволюции, например, религиозных систем и синкретического характера их взаимодействия. Именно работы А. А. Празаускаса дополняли, — а может быть инициировали, — размышления И. Б. Редько о характере процессов объединения и централизации Непала в новое время.

Трудно писать о себе, отмечу все же, что основное поле для теоретических рассуждений, возможно, небесполезных для индологов, автор нашел в исследовании эволюции кастовой структуры Непала(5). В последнее же время логика исследования и публикации источников заставили обратиться к проблеме религиозного синтеза в гималайском регионе. Непальский — в первую очередь неварский — материал дает уникальную возможность наблюдать синкретическое взаимодействие двух великих южноазиатских религиозных систем: буддизма и индуизма. Впрочем, автор все более склоняется к мнению об их изначальном общем культурном и социальном субстрате, региональном пласте, как главной причине сходства.

Исследование хорошо сохранившихся и введенных в научный оборот источников по истории Непала XVIII— XX вв. позволили автору предложить свою типологию феодального общества Непала: не только общая стадиальная отсталость и чересполосица, но и сосуществование в рамках единого (с конца XVIII в.) социально-политического организма двух типологически отличных пластов.

Сохранность и все большая доступность непальских источников различного стадиального и типологического происхождения подвигли автора и на робкие попытки включиться в обсуждение возможности и специфики создания электронных баз данных по истории традиционных обществ. Наконец, стимул, полученный при изучении непальской истории, и объективная потребность в доступном обобщающем ее описании выразились в подготовке учебных пособий по истории Непала (частично в соавторстве с С. И. Луневым).

Весьма осторожен в обобщающих разделах своих работ А. А. Ледков(6), хотя лучшее в России владение источниками по периоду объединения и централизации Непала делает даже его частные выводы значимыми не только для непалистов. Например, текстологический и терминологический анализ ранних кхасских документов позволяет ему уловить динамику трансформации как институтов, так и стереотипов раннефеодальных элит Непала, а значит — увидеть не искаженные мифологическими напластованиями и панегирическими аэдами цели, установки, механизмы, этапы осознания, методы реализации и оценки задач, поставленных историей перед элитами — агентами строительства единого Непала, и их артикуляцию в привлекательной для широкой социальной базы форме. Характерен в этом контексте проделанный А. А. Ледковым анализ программного произведения объединителя Непала Притхви Нараяна Шаха — Дибья Упадеш. В настоящее время А. А. Ледков готовит к публикации сборник письменных документов периода формирования общенепальского государства (середина XVIII — первая треть XIX вв.). Механизм же консолидации этносоциальных структур становится яснее благодаря изучению трансформации клановых культов кхасов.

Исследованием политических взаимодействий в Азиатско-Тихоокеанском регионе занимается сейчас С. И. Лунев(7). Это, на мой взгляд, органичное продолжение и реализация на новом уровне его ранних интересов как непаловеда: становление современных политических структур в феодальном обществе Непала и роль внешнего агента этих инноваций; судьба и место малых стран в иерархии внешнеполитических субъектов и узлов отношений в Азии. Непал — благодарный сюжет для исследования места малых (как и слаборазвитых, стадиально отсталых) азиатских стран в современном мире. Тем более если исследователь эмоционально не ограничен грузом предубеждений местных школ и пришел к выводам, обобщениям, умозаключениям общего характера не от геополитических абстракций, а от прекрасного владения фактурой ключевого региона, понимания "изнутри" сложности вписывания в современный мир небольшой страны, "зажатой" между азиатскими гигантами.

Даже весьма неполный и ограниченный личными склонностями и субъективными пристрастиями автора анализ части исторических исследований отечественных непаловедов в 1950 — 2000 годах убеждает, надеюсь, в том, что, инициированные непальскими сюжетами, их размышления вполне органично вписывались в контекст теоретических поисков российских востоковедов, а иногда и стимулировали их. Еще более явным представляется научная и политическая актуальность проблематики непаловедческих штудий для понимания тенденций современного развития Востока, истоков многих болезненных явлений и перспектив адекватной адаптации традиционных институтов к требованиям сегодняшнего мира.