Европейские «соседи» Тибета

Постепенно поддерживать равновесие становилось все труднее. С середины XIX в. присутствие англичан на гималайских границах Тибета обозначилось более чем ощутимо и нарастало с каждым годом. Вот как об этом пишет Х.Ричардсон: «Начало отношениям с Непалом было положено в 1816 г. Сегаульским договором, который давал Британии также прямой контроль над гималайскими районами — Кумаоном и частью Гархвала. В то же время под британский протекторат была взята группа горных княжеств от Тэгри до границ Ладака. В 1846 г. Кашмир был отдан махарадже Гулаб Сингху; Спити и Лахул отделены от Ладака и включены в административный район Кангра. Сам Ладак как район, зависимый от Кашмира, опосредованным путем попал под британское влияние. Район Дарджилинга, к востоку от Непала, в 1835 г. был получен от раджи Сиккима. После некоторых перипетий были достигнуты соглашения с Сиккимом в 1861 г. и с Бутаном в 1865 г. Часть последнего — район Калимпонга был присоединен к Британской Индии. Начиная с 1844 г. была заключена серия договоров с вождями малоизвестных горных племен, проживавших восточнее — между долинами Ассама и гребнем Гималаев, что обеспечивало безопасность долине Брахмапутры» [Richardson 1962, 73].

Все эти районы если никогда и не были в прямом подчинении Тибета, то традиционно находились под его влиянием и поддерживали с ним теснейшие религиозные, торговые, политические контакты. Поэтому Тибет не мог не почувствовать резкое изменение обстановки на своих южных границах и не понять, кто — причина всех этих новаций. Он со все большей подозрительностью, страхом и неприязнью смотрел на Британскую Индию. И с тем большей настойчивостью англичане стремились к контактам с Тибетом.

Что толкало их туда? Зачем могущественной империи нужна была суровая и бедная страна? Насколько Тибет был неприспособлен к современной жизни, показывает хотя бы история его инженерных сооружений.

Читать о тибетстких мостах.

Итак, Британия стремилась в Тибет. Прежде всего, Тибет имел для нее важное стратегическое значение. Кроме того, Ост-Индская компания, которая, собственно, управляла английскими владениями в Индии, была заинтересована в тибетском рынке сбыта для своих товаров. Проще говоря, ей очень хотелось продавать тибетцам свои товары, а вывозить оттуда золото, серебро, соль, шерсть. Кстати, только на западе Тибета производили высококачественную шерсть, которая затем прославилась в мире как «кашмир». Англичане также лелеяли надежду выйти через Тибет на китайский рынок. Тибет был для англичан возможным «окном в Китай», которое следовало только «прорубить». Надо сказать, что уже со второй половины XVIII в. они искали возможности получить китайский чай как культуру и специалистов для его выращивания, чтобы производить чай в Индии, и считали, что смогут сделать это через Тибет. А когда они наконец стали выращивать чай, то сразу захотели продавать его в Тибет, вытеснив оттуда китайский, — еще бы, ведь средний тибетец в день потребляет несколько литров чая, а возить его туда из Индии быстрее, а значит, дешевле, чем из Китая.

Были и другие причины. В частности, во второй половине XIX в. англичане стали опасаться проникновения в Тибет русского влияния и спешили закрепиться там прежде этого. Не надо забывать и того, что в конце концов им были нужны спокойные отношения на севере, все-таки их общая с Тибетом граница тянулась не на одну сотню километров, а если включить и все более или менее зависимые от Британии княжества, и того больше. Ну и последнее: мне кажется, было еще одно обстоятельство, которое влекло англичан в Тибет, — это полная его закрытость для них. Э.Лэмб пишет о настоящем психозе, охватившем английских офицеров в Северной Индии, жаждавших пробраться в Тибет [Lamb 1986, 74]. Поэтому-то англичане на протяжении двух веков так упорно «бились головой» о Гималаи, пытаясь вступить в дипломатические и торговые отношения с Лхасой.

К своей цели англичане шли разными путями. Сначала они пытались идти на прямые контакты с тибетцами, как это делал еще Уоррен Гастингс. Затем, уверенные, что сами тибетцы хотят торговать с ними, а запрет исходит только от маньчжурских властей, пытались оказать давление на императорский двор в Пекине, во всяком случае, искали возможности договориться с ним по тибетскому вопросу. В 1846 г. они предложили Китаю совместными силами провести демаркацию границы между Ладаком и Тибетом. Маньчжурские правители, смотревшие на проблему границ между государствами совершенно иначе, чем европейцы, и равнодушные к установлению точной линии и пограничных столбов на ней, не прореагировали на эту инициативу должным образом. В 1876 г. англичане добились от пекинского правительства разрешения на пропуск через Тибет исследовательской экспедиции. Десять лет длились их муки, связанные с организацией экспедиции и, главное, с получением паспортов от китайского правительства. Но когда в 1886 г. наконец все документы были готовы, китайские власти удалось уломать, а в подготовку вложены изрядные средства, экспедиция была сорвана, так как ее не пропустили... тибетцы.

Увидев какие-то странные приготовления на своей южной границе, они послали в Сикким вооруженный отряд, который занял там территории, давно находившиеся под управлением британских властей. Последние попытались решить этот вопрос с Пекином и после разных перипетий в 1890 г. подписали договор с ним о Сиккиме и Тибете, а в 1893 г. — дополнение к нему, регулирующее торговлю, коммуникации и выпас скота в этих районах. Тибетцы из Сиккима ушли, вытесненные военной силой британцев, но договор этот демонстративно проигнорировали, никакой торговли ни с кем не организовав и продолжая пасти скот там, где пасли его веками. Они не собирались придерживаться договора, заключенного без их участия.

Тут британские власти Индии осознали, что «их жениха не хотят не только родители, но и сама дочка», что маньчжурское правление в Тибете очень слабо, а в какие бы то ни было торговые отношения с ними не хотят вступать сами тибетцы. Они стали искать возможности выйти на прямые контакты с тибетскими правителями, чтобы объяснить, как им будет выгодно и замечательно торговать с ними. Однако установить таковые удалось лишь с влиятельными людьми Цзана, а лхасские сановники всячески уклонялись от общения, и вопрос никак не решался.

Подобное положение могло, наверное, длиться долго, если бы не резкое изменение ситуации в мире. Неожиданно далекий, слабый, отсталый Тибет, сам того не понимая и не желая, был втянут в политику могущественных держав и оказался в центре событий, которые иногда называют «большой игрой». Этот термин, мифологизированный и широко вошедший в литературу благодаря произведениям Р.Киплинга, относят с столкновению интересов Великобритании и России в Центральной Азии в конце XIX — начале XX в.

Две могущественные мировые империи, расширяя свои владения в Азии, ко второй половине XIX в. подошли друг к другу очень близко, опасно близко. Многие территории стали объектом их споров  —дипломатических, военных, разведывательных. Каждая сторона стремилась укрепить свое влияние в том или ином районе Персидского залива, Афганистана, Туркестана и не дать этого сделать противоположной. Эти мероприятия действительно были похожи на шахматную партию. На каждый ход противник готовил свой, высчитывая все возможные варианты поведения оппонента.

И вот в самом конце XIX в. Тибет стал чуть ли не главной фигурой на этой «шахматной доске». Для России установление влияния в Тибете означало выход в Индию, «жемчужину Британской империи», а для Великобритании — в Туркестан, бывший сферой русского влияния. Никто из них в реальности, думается, и не собирался завоевывать Тибет, но для достижения своих целей в решении других вопросов они много раз шантажировали противника угрозой такого развития событий.

Поворотным пунктом в политике Англии по отношению к Тибету можно считать приход в 1899 г. на пост нового вице-короля Индии лорда Дж.Н.Керзона (1859-1925). Это был политик мирового масштаба. Он смотрел на вещи широко, однако его кредо почти целиком состояло в последовательном противостоянии России. Задумавшись над причинами провала английской политики в Тибете и ее перспективами, он пришел к такому выводу: Китай слаб и не имеет там большого влияния, Тибет не может не желать контактов с Британской Индией — такого просто не может быть. Значит, главная угроза английским интересам в Тибете исходит, как всегда, от России. «Русский протекторат над Тибетом нельзя допустить, и единственная возможность не допустить его — это наше продвижение там», — писал он [Shaumian 2000, 47].

Вообще, российский фактор в мировой политике рубежа XIX и XX вв. очень значителен. Это была огромная империя, которая начиная с XVII в. то прорубала окна в Европу, то рушила стены в Азию. Она была «заряжена» экспансией. И хотя в ней существовали «просветительские» науки и искусства и она участвовала в духовной жизни Европы, Россия была непонятна последней почти так же, как и все эти Персии, Индии, Китаи и Японии. Многие страны строили свои международные отношения с оглядкой на угрозу, исходившую от России. Однако иногда эта угроза явно преувеличивалась. Даже в тех случаях, когда настоящих, реальных планов завоевания, нападения, прорыва, прохода и пр. у России не было, ее подозревали в таких намерениях.

Конечно, Тибет для России был не совсем далек и чужд, не совсем безынтересен. Во-первых, на территории Российской империи проживали буряты и калмыки, единоверцы тибетцев, видевшие в Тибете свой духовный центр. Во-вторых, в сфере российских интересов находилась Монголия — страна, расположенная между Россией и Китаем, населенная народом, с одной стороны, родственным российским сибирским «инородцам», а с другой — имевшим долгие тесные исторические и культурные контакты с Тибетом. Ну и, в-третьих, во второй половине XIX в. Россия завоевала многие территории, расположенные близко к Тибету, в Туркестане и на Памире. Таджики, туркмены, узбеки, киргизы и часть казахов были присоединены к России в 60-80-х годах XIX в. (а еще одна часть казахов даже ранее — в XVIII в.). С конца XIXв. Россия начала остро соперничать с Англией в Афганистане. Поэтому лорд Керзон был отчасти прав, когда подозревал царское правительство в стремлении расширить свои владения и за счет Тибета. Россия могла проводить такую политику. Весь фокус заключается в том, что, имея очевидные интересы в Тибете, Россия не была готова предпринять активные шаги по их реализации.

Другой точки зрения придерживается российский историк Н.С.Кулешов. Мне очень нравятся книги, написанные полемически. В них много страсти, их интересно читать, однако сильные чувства опасны. Ведь, стремясь во что бы то ни стало убедить читателя в том, что до сего дня все были не правы, такой автор нередко поддается инерции спора и увлекается настолько, что заходит в своих выводах дальше разумного. Это, мне кажется, произошло и с книгой Н.С.Кулешова о политике царской России в Тибете. Автор так страстно убеждает нас в том что Англии нужна была мифическая угроза России лишь в ее кознях, что Керзон и иже с ним только воспользовались российской «картой», чтобы напасть на Тибет, а на самом деле Россия не вела там никакой активной деятельности и совсем не собиралась ничего предпринимать относительно Тибета, что у нас создается впечатление, будто тибетские дела никогда и не привлекали внимание России [Кулешов 1992]. Тем не менее факты говорят о другом: Россия, несомненно, имела свои интересы в Тибете, просто историческая конъюнктура сложилась так, что она отказалась от борьбы за них.

Нельзя не признать и то, что в самом Тибете также ощущалось некоторое присутствие России. В тибетских монастырях обучалось много монголов, бурят и калмыков. На севере Тибета их было особенно много. Например, в Амдо, в монастыре Гумбум во второй половине XIX в. из трех с половиной тысяч монахов полторы тысячи составляли монголы (включая бурят и калмыков). В Центральном Тибете — меньше, но тоже значительное количество. Японский монах Кавагучи сообщал, что только бурят там свыше двухсот [Shakabpa 1967, 203]. Наконец, в Тибет была снаряжена не одна российская экспедиция, изучавшая его горы и долины и, наверное, кое-что еще [Shaumian 2000, 18]. В состав таких экспедиций обычно входили довольно многочисленные группы казаков для охраны и бурят для обслуживания и перевода. Все эти люди привозили с собой российские вещи, рассказы об этой северной стране. Известно, что в начале XX в. тибетские воины и охотники часто были вооружены русскими ружьями, иногда весьма допотопными, которые попадали в Тибет через Дальний Восток, Китай и Монголию. Тибетцы слушали рассуждения монголов о Белом царе, которого они считали перерождением буддийской богини Белой Тары, — представление, родившееся, вероятно, еще в екатерининские времена. Таким образом, тибетцы знали Россию и часто словом «урусу», что на самом деле означает «русский», называли европейцев в целом.

Такая ситуация беспокоила англичан еще и до Керзона. Они пристально наблюдали за русскими подданными бурятами и калмыками в Тибете. Их очень насторожили известия о посольстве некоего Баранова, посланного в Лхасу, о чем писали английские газеты в 1898 г. [Richardson 1962, 81; Lamb 1986, 194], и о секретной миссии Н.Уланова в 1894 и 1904 гг. [Борисенко-Горяев 1998, 101; Lamb 1986, 189]; приезд в 1900 г. в Дарджилинг весьма странного торговца — сначала назвавшегося российским подданным армянином Хопитяном, потом — китайским подданным монголом Обишаком, но который на самом деле был российским калмыком О.Норзуновым [Lamb 1986, 207]; наконец, намек китайского амбаня, сделанный в 1899 г. британскому представителю, на то, что тибетцы в случае несогласия с позицией Китая и Британии по вопросу о границе могут войти в сношения с русскими и, кажется, уже входят [Shaumian 2000, 15]. Все это они воспринимали нервозно. Однако настоящую панику породил выход на тибетскую политическую сцену Агвана Доржиева (1854- 1938). Это время как раз совпало с назначением на пост вицекороля Индии лорда Керзона. Агван Доржиев — легендарная личность, и о нем надо рассказать подробнее.

Это был бурят, родившийся недалеко от современной столицы Бурятии Улан-Удэ. Юношей принял монашеские обеты и, как многие, отправился в Тибет изучать буддийское учение. Там он выказал такие способности и талант, что быстро достиг всех степеней в градации буддийской учености, которые только существовали, и был удостоен чести стать учителем малолетнего Тринадцатого далай-ламы. Это открывало перед ним огромные возможности. И он ими воспользовался.

Что бы ни писали о нем позже, обвиняя в шпионаже то в пользу России, то в пользу Англии, он был правоверным буддистом, истово и активно служившим интересам Далай-ламы, буддизма и Тибета в целом. Видя, может быть лучше других, надвигавшуюся угрозу разрушения привычного мира, он стал искать выход. Его главной идеей было создание в Тибете противовеса Британской Индии в лице России. Он знал, что российские подданные, буряты и калмыки, свободно исповедуют свою веру у себя на родине, живут по законам своих предков, и считал, что Тибету надо опереться на влияние царя. Кроме того, это давало много возможностей для его панбуддистских устремлений, а то, что он был панбуддистом, не вызывает сомнения. Вспомним хотя бы строительство буддийского храма в Санкт-Петербурге, осуществленное его стараниями; посещение им Франции и других стран и установление там контактов с людьми, интересовавшимися буддизмом, проповедь своей веры. Он желал объединить всех буддистов и таким образом противостоять небуддийскому миру или найти способы сосуществования с ним (между прочим, в этом он был явным предтечей нынешнего, Четырнадцатого далай-ламы). Соответственно этим идеям Агван Доржиев, с одной стороны, стал убеждать в своих воззрениях Далай-ламу и его окружение, а с другой — активнейшим образом искать контакты с российским царским двором. Его «беда» заключалась в том, что он был очень одаренным и ловким человеком и преуспел и в первом, и во втором.

Как это случилось?

Во-первых, деятельность Доржиева пришлась ко времени. Тринадцатый далай-лама был сильной личностью и неординарным политиком. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что он сумел избежать участи нескольких своих предшественников и остался живым после совершеннолетия. Для этого ему пришлось раскрыть заговор регента, много лет правившего от его имени и не желавшего оставлять «полюбившееся» дело. Возможно, заговор регента был легко раскрыт еще и потому, что тот был «просвещенным» буддистом новой формации. Он отказался от применения старого, дедовского способа отравления соперника ядом, а обратился к использованию сильнодействующих магических заклинаний, направленных на причинение смертельного вреда Далай-ламе [Shakabpa 1967, 195]. Как видим, не получилось.

Так или иначе, Тринадцатый далай-лама Тувдэнгьяцо в 1895 г. взял власть в свои руки. Тибетский народ был воодушевлен: он устал жить под временщиками и ожидал от своего молодого лидера твердых шагов и решительных действий. И уже в конце XIX в. с именем Далай-ламы он связывал надежды на независимость своей страны. Тувдэнгьяцо стал энергично искать выход из политической ситуации, в которую попал Тибет, — исследовать разные возможности обретения независимости, просчитывать варианты, и в частности вариант установления союза с далекой, но сильной державой на севере.

Во-вторых, в России тоже складывалась удачная для Агвана Доржиева конъюнктура. Вокруг царя были влиятельные политики, видевшие будущее могущество России в усилении ее присутствия на Дальнем Востоке и в Центральной Азии, например министр финансов, а затем председатель Кабинета министров граф С.Ю.Витте, друг детства царя Николая II князь Э.Э.Ухтомский, личный доктор царской семьи бурят П.А.Бадмаев. Да и сам царь не был лишен амбиций «прирастить» к России новые азиатские территории. Само положение России не позволяло ее правителям оставаться равнодушными к землям в Азии. А до поражения России в русско-японской войне 1904-1905 гг., казалось, ей все по плечу. Кроме того, Николай II был склонен к мистике, а буддизм давал для таких умонастроений большой простор, поэтому царь интересовался учением Будды и привечал многих его адептов.

В результате Далай-лама чуть ли не собрался посетить Россию, а Николай II едва не принял некоторые буддийские посвящения. Агван Доржиев четыре раза (в 1898, 1900, 1901, 1906 гг.) встречался с царем и передавал ему послания Далай-ламы. Николай благосклонно слушал Доржиева, убеждавшего его в необходимости оказания поддержки Тибету, и даже давал неопределенные обещания. Причем если вначале эти беседы и встречи для царя и министров носили характер скорее ознакомительный, то постепенно в них стала проглядывать определенная заинтересованность в событиях в Тибете и желание царского правительства играть в них собственную роль. В частности, они обсуждали вопрос об открытии русского консульства в Тибете если не в столице, то хотя бы на востоке страны. Более того, в 1903 г. на границы Тибета, в г. Кандин (Дардо, Дацзянлу), с секретной миссией был отправлен Б.Рабданов, образованный бурят, знавший русский, китайский, монгольский и тибетский языки, работавший в свое время в консульстве в Урге, столице Монголии, и бывший переводчиком в экспедиции Г.Н.Потанина. Он должен был присматриваться к тибетским делам, что и делал до 1904 г. [Shaumian 2000, 40].

Однако в серьезном, практическом смысле вопросы основательного присутствия России в Тибете, тем более военного, не прорабатывались, а в 1905 г. и вовсе были оставлены. Следует подчеркнуть, что вся деятельность по сближению Тибета с Россией в большой степени исходила из личной инициативы Агвана Доржиева и не была осмысленной, разработанной и последовательно проводимой политической доктриной ни российского, ни тибетского правительства, хотя и была обусловлена исторической обстановкой того времени — многосложными взаимоотношениями Великобритании, России, Китая. Царские министры лишь присматривались к проблеме, а в тибетских верхах даже существовала мощная оппозиция действиям Доржиева. Недаром он проводил свою миссию в строжайшем секрете. Попросту говоря, Доржиев внушил тибетскому лидеру мысль о том, что можно добиться независимости Тибета, опираясь на Россию, а русская дипломатия стала использовать это стремление в своей «игре» с Англией. Даже английский историк Элэстэр Лэмб признавал, что «отношения между ламой и царем были основаны на религиозном энтузиазме лишь одного российского бурята-буддиста» [Lamb 1986, 272]. Во всяком случае, ни в тибетских, ни в русских архивах реальных документов, свидетельствующих о конкретных договоренностях на этот счет, обнаружено не было, что наглядно показали в своих фундаментальных исследованиях, основанных на архивных документах, Цэпон Шакабпа [Shakabpa 1967, 219], Т.Л.Шаумян [Shaumian 2000], Н.С.Кулешов [Кулешов 1992].

Лорд Керзон думал иначе. Для него стало очевидным, что такие переговоры идут, после того как он услышал о намерении Далай-ламы посетить Петербург. Правда, тибетское правительство запретило ему выезжать из страны, но в 1901 г. Доржиев побывал в столице России и вернулся в Лхасу уже как будто с приглашением от царя. В 1902 г. появились слухи о готовившемся или даже принятом секретном соглашении между Россией и Тибетом, по которому Россия якобы устанавливает протекторат над Тибетом и которое будто бы собирается подписать даже вконец одряхлевшее цинское правительство Китая. Распространялся даже его текст [Shaumian 2000, 34-35].

Взвинченные этими слухами, британские власти пытались решить проблему с китайскими властями, но безрезультатно. Лхаса, в свою очередь, демонстративно игнорировала все договоренности, достигнутые Британией и Китаем. Стремление Керзона вступить в прямые контакты с тибетским главой ни к чему не приводили. Письма, посылаемые через агентов Далай-ламе, возвращались нераспечатанными. Грозное ужесточение приграничного режима между Сиккимом и Тибетом не тронуло тибетцев нисколько. Английских агентов тибетцы вычисляли и высылали незамедлительно.

И тогда осенью 1903 г. англичане вторглись в Тибет.

К этому времени они уже были сравнительно хорошо знакомы с экономикой, бытом и культурой тибетцев — по донесениям агентов-разведчиков, по общению с тибетцами и представителями близких к ним народностей, проживавших на территориях, принадлежавших к Британской Индии. И все же они были потрясены многими сторонами жизни Тибета. В частности, животный ужас и брезгливый интерес вызвали у них погребальные обряды тибетцев. Они не понимали, как не понимают и сейчас многие представители европейской расы, попадая в Тибет, что своеобразие этих обрядов вызвано природными условиями и религиозными представлениями тибетцев. Человеку трудно принять чужую культуру. Ведь, в свою очередь, и тибетцы с таким же недоумением смотрели на самих англичан, отмечая, например, их «странный» обычай сморкаться в специальную тряпицу, а потом бережно хранить ее в укромном месте на теле и носить с собой, как самую дорогую вещь. Ничего кроме удивления не вызывали у них муки высоких светловолосых мужчин в поисках уединенного места для отправления физиологических потребностей — нормальный тибетец считал строгое уединение необходимым только для религиозной медитации, т.е. «разговора с Богом», а не «с собственным желудком».

Однако что же так потрясло англичан?

Читать далее: Погребальные обряды тибетцев.