Тибетская литература

Вернуться к входящей ссылке

Литература — один из типичных феноменов тибетской культуры. Будучи в большой степени заимствованной по происхождению, она весьма самобытна по характеру.

Как уже говорилось, ученые расходятся во мнении по поводу того, что послужило первопричиной создания письменности в Тибете — государственно-административные нужды или религиозные цели. Решить это непросто, так как первые известные царские эдикты и переводы буддийских сутр относятся практически к одному и тому же времени. Единственное, что очевидно, — письменная традиция в Тибете с самого своего возникновения и на протяжении долгого времени имела функциональное назначение. Как и у прочих народов, умение развлекать и доставлять людям эстетическое удовольствие появилось у нее сравнительно поздно и в качестве побочного результата серьезных занятий по переписыванию заклинаний, записей количества скота, отданного в долг соседу, распоряжений владык о наказании непослушных.

Подобное сращение функциональных и беллетристических начал очень характерно для литератур средневекового типа, а тибетская литература в большой степени относится именно к нему. Конечно, ученые пытались и пытаются ввести ее периодизацию. Например, на основе формирования тибетского литературного языка выделяют четыре периода: древний (VII-IX вв.), «классический» (X-XIV вв.), средневековый (XV-XVIII вв.) и новый (XIX-ХХ вв.)5 [Парфионович 1970, 13]. Однако это деление очень условное. На самом деле тибетская литература сравнительно однородна в типологическом плане и отличается многими чертами, присущими средневековому типу: неразработанностью жанровой системы, клерикальностью, связью с фольклором, отсутствием авторского начала, ориентацией на литературный канон и др. Поэтому все ученые, которые писали и пишут о тибетской литературе, обычно отталкиваются от ее письменной традиции в целом и пытаются выделить в ней те направления, формы и произведения, где имеются элементы литературы в узком смысле этого слова, т.е. беллетристики, художественной словесности.

Среди обилия текстов, которые тибетцы написали, переписали и ксилографировали за тринадцать веков существования тибетской письменности, львиную долю занимают религиозные сочинения. Все началось с переводов с санскрита, китайского и уйгурского языков сутр и тантр махаяны. Занятия переводом приобретают основательный характер в VIII в., когда был построен монастырь Самъе и там начали работать профессиональные переводчики. В IX в. был даже составлен знаменитый санскритско-тибетский словарь буддийских терминов «Источник мудрецов». Интенсивная переводческая деятельность создала особые и довольно жесткие правила — все слова и термины получили строго установленные эквиваленты, предложения переводились последовательно слово за словом, нарушение этого закона допускалось в крайних случаях. Бережное отношение к текстам обусловливалось тем, что они считались словами Будды или других великих учителей, и вольничать с ними было непозволительно. Эти традиции, сохранившиеся до сего дня, в свое время были переданы и монголам, которые так же аккуратно переводили на свой родной язык уже тибетские тексты.

Постепенно переводческая деятельность принимает такой размах, что к XIII в. едва ли можно было найти непереведенным на тибетский язык какое-нибудь значительное буддийское сочинение. Многие из них имели несколько переводов. В конце концов, тибетские умы начали погрязать и путаться в этом «море». Ученые ламы решили сличить переводы, исправить их, систематизировать. Закончил эту работу в первой половине XIV в. знаменитый историк Бутон Ринчендуб (1290-1364). В результате его титанического труда был сформирован тибетский буддийский канон. В него вошли два огромных собрания (всего 4569 различных сочинений) [Stein 1995, 250] — Канчжур («Переводы слов [Будды]»), объединивший сутры и тантры, приписываемые самому Будде Шакьямуни, и Танчжур («Переводы трактатов»), в который вошли известные комментарии и сочинения индийских философов, филологов, медиков, иконографов и др.

В связи с этим мне кажется интересным наблюдение Д.Снеллгрова и Х.Ричардсона о характере работы тибетских книжников по освоению буддийской литературы на санскрите и по формированию канона, дающее также некоторое представление вообще о буддийской творческой мысли тибетцев. Ученые пишут: «Здесь стала проявляться ограниченность тибетского гения. Тибетцы исключительно хорошо знали то, чему научились, они умели использовать новые знания в практических целях, включая технику йоги и магическую практику. Среди всех народов, принявших буддизм, они, на наш взгляд, не имеют себе равных в этом. Но, за редким исключением, тибетцы демонстрируют мало воображения и выдумки.

Последующие споры между различными сектами, даже касающиеся доктрины, возникали не из-за сомнений или вопросов к разным ее частям, а преимущественно вследствие несогласия между собой многочисленных индийских традиций, воспринятых тибетцами. Создается впечатление, что их мысли и воображение были парализованы безоговорочной верой в слова учителей. Хотя такое положение, без сомнения, явилось и главной причиной экстраординарной религиозности тибетцев, оно привело к тому, что их буддийская литература по большей части имеет чрезвычайно скучный характер — они просто пересказывают снова и снова то, о чем было рассказано им, В то же время тибетцы обладают замечательным умением разрабатывать, описывать (как и полагается, скучно), а также анализировать и каталогизировать. Поэтому, когда дело дошло до приведения в порядок накопленных буддийских текстов, они исполнили эту сложную задачу с истинным мастерством» [Snellgrove — Richardson 1995, 169-170].

Я уже упоминала в начале книги, что тибетцы называют китайцев интерпретаторами, а монголов — переводчиками. Самих тибетцев в этом ряду, безусловно, можно назвать систематизаторами. Труд Бутона — замечательный пример этого. Но и последующее творчество буддийских мыслителей Тибета в целом демонстрирует те же черты. Их трактаты по буддийской философии XIX в. не многим отличаются от сочинений индийцев X в. — те же темы, те же приемы. И так же, как предшественников, их больше всего занимает классификация.

Однако неверно думать, что в тибетском каноне содержатся одни скучные, схоластические сочинения. В нем много разнообразных произведений художественного толка. В Канчжуре имеется более 500 джатак (рассказов о подвигах Будды в его многочисленных прежних перерождениях — о том, как Будда накормил собой голодную тигрицу, о том, как Будда был щедрым принцем Вишвантарой, и т.д.), жизнеописание Будды «Лалитавистара», «Сутра о мудрости и глупости» и пр. А в Танчжуре есть переводы нитишастр (дидактических трактатов), знаменитой Панчатантры и других сочинений. Все эти произведения имели хождение и вне канона, много раз ксилографировались и были чрезвычайно любимы тибетским народом. Они оказали огромное влияние на становление собственной литературы тибетцев.

Куда более оригинальна историческая литература. Под этим термином объединяются древние летописи, апокрифы, генеалогии, истории доктрины, монастырские хроники, жизнеописания, хронологические таблицы, библиографии, справочники, географические описания и пр. Это направление в письменной традиции возникло вне религиозных нужд. Но позднее историческая мысль тибетцев, как и всякая другая, перетекла в буддийское русло, и история Тибета стала восприниматься как история распространения здесь учения Шакьямуни. В качестве примера приведу жизнеописания. Несмотря на то что с течением веков в этом жанре сложился строгий канон, сводившийся к утомительному перечислению всех посвящений, которые получил за свою духовную жизнь тот или иной религиозный деятель от того или иного учителя, в этой области были созданы и настоящие шедевры, полные элементов художественности. Жизнеописание тибетского йога и поэта Миларэпы (1040-1123), сочиненное его учеником Речунгом, безусловно, из их числа. В терминах европейского литературоведения — это средневековая романтическая повесть.

В ней рассказывается:

После смерти богатого купца осталась жена с двумя маленькими детьми — Миларэпой и его сестрой. Перед смертью купец попросил брата, которого в свое время сам вывел в люди, помочь в будущем его жене, пока его сын не достигнет 15 лет. «Добрые» родственники забрали все богатство себе, а мать с детьми заставили тяжело работать в поле, кормили грубой пищей, ругали и били. Наконец Миларэпа достиг 15 лет. На требование матери вернуть имущество родственники ответили отказом, на глазах у ошеломленных людей обругав и оболгав ее мужа. [Позже Миларэпа рассказывал:] «Они повскакали со своих мест, затрясли своей одеждой, застучали каблуками и продолжали издеваться над нами. — Если на то пошло, этот дом тоже наш. Вон отсюда, неблагодарные, вон! И стали хлестать нас по лицу своими длинными рукавами… — Делайте, что хотите, жалкие твари! Если вас достаточно много, деритесь с нами. Если же вы знаете, что вас слишком мало, проклинайте нас!» [Великий йог Тибета Миларепа 1994, 61].

Охваченная стремлением отомстить, мать Миларэпы послала его изучать черную магию, чтобы «проклясть» обидчиков. Миларэпа выказал такое упорство и смирение, что учитель решился обучить его смертоносной науке, которую тот тут же и применил. От заклинаний Миларэпы обрушился дом, где происходило сватовство сына дяди. Все погибли, кроме дяди и тети, которым предстояло еще помучиться на этой земле.

В конце концов Миларэпа встретил буддийского учителя Марпу, выслушал его наставления, ушел в пещеру и стал отшельником. Однажды во время медитации он увидел, что матушка его умерла, и проникся идеей о «невечности». Его раскаяние в совершенных злодеяниях и печаль по поводу смерти матушки были столь велики, что он не вернулся в мир, а так и остался в пещере, где вскоре достиг просветления.

Миларэпа написал множество стихов, очень популярных в Тибете. А картина, на которой изображен истощенный отшельник, медитирующий и приложивший к уху руку (знак, указывающий на то, что он — поэт), наверное, имеется в каждом тибетском доме.

В тибетской письменной традиции есть ряд весьма своеобразных памятников — так называемые «книги из кладов». Предание гласит, что они были обнаружены в кладах намного позднее того, как их написали. Особенно много таких книг было обнаружено в XIII—XIV вв. Ученые считают, что на самом деле они были созданы именно в этот период, хотя в них, несомненно, входят и более архаичные части, возможно действительно извлеченные из ранних источников. У тибетцев до сих пор жив обычай закладывать в святыни (статуи и изображения богов, ступы и пр.) священные тексты. Кроме того, в дни гонений на буддизм при царе Ландарме, да и позже, как мы помним, люди прятали книги в пещерах и других укромных местах. Так что ничего странного в этом нет.

Наверное, самой известной «книгой из клада» является «Маникамбум», или «Собрание творений Мани», т.е. царя Сронцзангампо. В «Маникамбум» входит множество разнообразных сочинений: легенды о Будде Шакьямуни и бодхисаттве Авалокитешваре, несколько биографий царя, магические призывания Авалокитешвары, поучения от лица Сронцзангампо и пр. Сронцзангампо считается перерождением бодхисаттвы Авалокитешвары, поэтому здесь собраны все известные на тот период сочинения, посвященные его культу.

В других, не менее прославленных «книгах из кладов» — «Падмакатане»6, «Качемкаколме», «Таньигсэрпрэне» — содержатся произведения, относящиеся к Падмасамбхаве, — его жития, молитвы, обращенные к нему, легенды и пр. Апокрифы — а к ним относят «книги из кладов» — составляют огромный пласт тибетской литературы, относящийся к «золотому веку» тибетской истории. Эти книги приписываются его героям — могущественному царю и великому магу. «Ценность этих произведений, как исторических источников, как правило, чрезвычайно ничтожна… но и с литературоведческой и с фольклористической точки зрения… они содержат в себе много интересного» [Востриков 1962, 25,45].

Одной из отличительных черт тибетской литературы является дидактизм. Дидактических сочинений — религиозных и нерелигиозных, стихо- творных и прозаических — на тибетском языке океан. Их истоки — проповедь. В этом смысле практически любое тибетское сочинение дидактично, так как оно обязательно чему-нибудь учит. Учит буддийской истине, религиозному нравственному идеалу, правильному поведению. Мне кажется, в представлении среднего тибетца, если какая-нибудь книга ничему не учит, она написана зря. Но буддийская проповедь имеет одну особенность. Еще Будда Шакьямуни старался излагать свои мысли просто и доступно, используя наглядные примеры. Атиша такое построение проповеди обосновал теоретически, говоря о трех уровнях восприятия доктрины. Эту идею подхватила, как говорилось выше, и секта гэлугпа. Так сформировалась особая традиция использовать при объяснении буддийских истин простые примеры из жизни, а также сказки и притчи, поговорки и прочие элементы часто фольклорного происхождения. Ярким примером этого можно назвать творчество Потобы (1027-1105).

На что похожи три порока ума слушателя? — На перевернутый котел, на дырявый котел и на грязный. Сколько в перевернутый котел ни лей воды, внутрь она не попадет. То есть во время проповеди нельзя спать и быть невнимательным. Сколько дырявый котел ни наполняй чаем, ничего в нем не останется. То есть следует постоянно повторять услышанное, чтобы оно не ушло из памяти, будто заклепываешь дырки в котле. Сколько в грязный котел ни клади пищи, она будет несъедобной. То есть слушающий проповедь не должен испытывать чувство зависти и тщеславия. Его сердце должно быть спокойным и светлым [Po to skor ba, 6a].

* * *

Посмотрите: птица летала по небу, а потом села на землю. Она села не потому, что в небе нет больше места, а потому, что она устала. Каждый, кто восхваляет Будду, славит его величие настолько, насколько ему хватает ума. Если мало славит — не у Будды мало величия, а у хвалящего мало ума [Po to skor ba, 19b].

* * *

Два вора забрались в один дом и там нашли сосуд с вином. Они побоялись цедить вино с помощью пресса и стали черпать понемногу сверху. Скоро они опьянели, и один из них запел: «Вино, которое черпаем сверху, так хорошо! Что же говорить о том, которое можно выдавить вниз!» Их услышал хозяин. Но он не убил воров, а стал пить вместе с ними. Так и мы! Восприняли учения совсем немного, а уже так славно живем! Л что было бы, если б следовали ему от всего сердца? [Po to skor ba, 23b-24a].

* * *

Над одним городом семь дней шел дождь из пшеницы. Затем — из риса, из драгоценностей. Все радовались. Но потом эти горы рухнули, и всех засыпало. Так грехи и пороки могут давать сначала достаток, но потом за них все равно придется расплачиваться [Po to skor ba, 25a].

* * *

Солнце освещает все вокруг, но не может попасть в темную пещеру, обращенную на север. Но это не вина солнца. Так и не вина Будды, что он не может всех спасти [Po to skor ba, 29a].

* * *

Одна женщина пригласила монаха помолиться о прощении грехов, долгой жизни, уничтожении пороков. Она ввела его в дом, а сама пошла по хозяйству. Так как она боялась, что он может что-нибудь украсть, в доме оставила дочь. Дочери скоро наскучило сидеть дома, и она воскликнула: «Мама, мама, монах ничего не ворует, он просто сидит!» Так и мы верим лишь на словах, а надо верить всем сердцем [Po to skor ba, 30а-b].

* * *

В одном океане жила черепаха. Она жила на дне и один раз в сто лет всплывала на поверхность и высовывала свою голову. По океану плавало ярмо — с востока на запад, с запада на восток, с севера на юг, с юга на север, в зависимости от ветра. Будда спросил: «Насядет ли когда-нибудь ярмо на шею черепахи?» Окружающие его ответили: «Нет. Если бы океан был мал, то может быть. Если бы ярмо остановилось на одном месте, то может быть. Если бы черепаха все время плавала на поверхности, то может быть. А так как океан велик, ярмо плавает, а черепаха появляется раз в сто лет, то это невозможно». Будда сказал: «Да. Это невероятно». Так и мы. Обрести человеческое рождение очень трудно7. Но если мы обрели его, надо ценить и жить праведно [Po to skor ba, 36a-b].

* * *

Один хромой юноша ехал на осле и пел. Люди спросили: «Почему ты поешь?» «Я еду на осле и поэтому пою!» — ответил юноша. Так и мы должны радоваться тому, что обрели состояние безмятежности души [Po to skor ba, 38a].

* * *

Путешественники из Цзана отправились в Уй. Они взяли с собой рыбу и по дороге стали ее есть. Одному человеку это было вредно, и его начало тошнить. Тогда он взял тряпку и перевязал горло. Некая женщина спросила: «Зачем ты это делаешь?» Он ответил: «[Чтобы не вышла] рыба. В дороге она мне пригодится». Так и знания, которые мы получаем. Сейчас от них нас может тошнить. Но в будущем они обязательно будут полезными [Po to skor ba, 40a]8.

В конце концов такие примеры в некоторых произведениях начали доминировать. Они приобрели сюжетность, повествовательность, занимательность. Это один из источников возникновения сборников сказок, притч и новелл, очень популярных в тибетской литературе. Особенно много подобных сборников породил излюбленный жанр тибетцев — комментарии. За много веков существования письменной традиции тибетцев и при непререкаемом авторитете учителей прошлого накопилось множество книг, которые продолжали быть читаемыми, но перестали быть понятными. Это послужило причиной написания огромного количества толкований. Толкования были разного рода. Те из них, которые объясняли ссылки на известные сюжеты, содержавшиеся в сочинении, имеют прямое отношение к литературному творчеству. Вспомним Сакьяпандиту. Он был знаменитым религиозным и политическим деятелем. Но в памяти людей остался как автор стихотворного дидактического трактата «Сокровищница назидательных речений», сочиненного в подражание индийским нитишастрам.

Умные умеют лечить различные раны,
Но раны от злобных речей вылечить невозможно.
Посмотрите, как ворона оговорила сову,
И они стали врагами на все времена

[Bosson 1969, №184].

И злобного врага можно сделать другом.
Яд приносит телу вред,
Но если уметь его готовить, может быть
и лекарством

[Bosson 1969, №313].

Не изучив нового места хорошо,
Не покидай старого жилища.
Не поставив одной ноги на землю,
Не поднимай другую — упадешь

[Bosson 1969, №331].

Когда враждебное существо поверит тебе,
Его следует обласкать и тем заслужить славу.
Голуби доверились мыши
И жили счастливо, как рассказывают древние

[Bosson 1969, №375].

В первом из приведенных четверостиший Сакья-пандита ссылается на индийскую сказку о том, как птицы хотели выбрать царем сову, но были остановлены вороном [Панчатантра 1958, 201-213], а в последнем — о том, как подружились голубь, мышь, ворон и черепаха [Панчатантра 1958, 141-189]. Комментатор его сочинения, Ринченбал, привел сказки полностью. Так появился сборник сказок. На протяжении последующих веков было создано множество подражаний сочинению Сакьяпандиты и Ринченбала. Даже к далеко не развлекательному трактату Цзонхавы «Ступени пути» были написаны такие комментарии.

К литературе подобного рода близко примыкают так называемые «обрамленные» повести. Это тоже своего рода циклы сказок и новелл, только объединенные каким-нибудь сюжетом. В тибетской литературе известно несколько «обрамляющих» сюжетов индийского происхождения: о царевиче, несшем волшебного мертвеца, который рассказывал сказки; о мудром попугае, отвлекавшем своими рассказами легкомысленную жену купца от беспутных деяний, и т.д. На индийские же сюжеты тибетцы создали произведения, ставшие начатками драмы. Во всяком случае, по ним ставились спектакли. Наверное, самыми популярными были «Норсан» и «Лунная кукушка», хотя очень любимо и представление из тибетской жизни «Нанса-Одбум», которое живет на сцене до сих пор.

Тибетская литература удивляет прежде всего тем, что она исключительно зависима от древней индийской словесности. Какое произведение, содержащее элементы художественности, ни возьмешь, оно, за редким исключением, написано на сюжет индийского происхождения. Индийское влияние сказалось и на стилистике тибетской литературы. В этой области сложились определенные правила того, как писать «красиво». Например, появилось огромное количество иносказаний, которые украшали текст. Вместо слов «под деревом отдыхал монах» следовало писать «вблизи пьющего ногами предавался созерцанию дваждырожденный». Кроме того, были сформулированы правила употребления различных поэтических приемов — о повторах, звуковой аллитерации и пр. Так в тибетской литературе сформировался строгий канон, ориентированный на индийскую поэтику. И что же, получается, что у тибетцев не было ничего своего? А если было, то чрезвычайно мало?

Во-первых, все-таки было. Во-вторых, индийская письменная традиция настолько уникальна в своем богатстве, что не только тибетская, но и вся мировая литература много веков черпала из этой сокровищницы. В-третьих, благодаря распространению буддизма она стала неимоверно популярна в странах, воспринявших его, в частности в Тибете. А в-четвертых, именно эта традиция воспринималась тибетской литературой в качестве высокой, классической, достойной письменной словесности. Ведь рядом существовал богатейший фольклор, насыщенный местными сюжетами и образами. Но он не относился к почетным, с точки зрения образованного тибетца, видам творчества. Недаром знаменитейший эпос «Гэсар» остался в очень немногочисленных записях»

Такое сосуществование двух видов словесности — письменной, «элитарной», как мы сказали бы сейчас, и устной, народной — создало особую ситуацию. Она выразилась в появлении промежуточного литературного слоя, с одной стороны, насыщенного буддийскими темами и сюжетами, а с другой — приближенного к фольклорной поэтике и народным представлениям. Вот что пишет Р.А.Стейн о Миларэпе: «Миларэпа брал за образцы просодии и религиозных сюжетов своих песен тибетские переводы мистических стихов (doha) индийских тантристов. Но тот факт, что он приспособил эту иностранную модель к местным песням своей страны, отличает его от многих других религиозных поэтов его ордена (кагьюпа) и делает одним из величайших поэтов, имеющим огромную популярность» [Stein 1995, 260]. То же можно сказать и о поэзии Шестого далай-ламы Цаньянгьяцо. Его поэзия чрезвычайно любима тибетцами. И любима именно потому, что приближена к народным песням. Он даже впервые в литературном творчестве использовал размер народной песни. В этом русле в тибетской литературе появилось и большое количество произведений, относящихся к так называемому «популярному», или «народному», буддизму. В них лукавый Будда устраивает каверзные испытания своим верным последователям и обманывает соратников; Атиша подшучивает над слишком рьяными учениками; Авалокитешвара горько плачет над неудавшейся жизнью какого-нибудь бедняка; богиня Тара как безумная мечется по подземному миру в поисках своего сына; туповатый хозяин ада Яма (Шинчже) не может решить, куда поместить вновь прибывшего — в булькающие котлы или на раскаленные железные копья.

Все это вместе — огромный пласт переводной буддийской литературы, сочинения, ориентированные на индийский канон, а также произведения, близкие фольклору, — и создало такой феномен, как тибетская литература, во многом вторичный и совершенно неповторимый.

Вернуться к входящей ссылке.

Читать далее: Изоляция.

---